Соперница [litres] - Эрик-Эмманюэль Шмитт

была потрясена. Зрители вскочили в едином порыве и бурно зааплодировали. Ее любовник, забыв про нее, выкрикивал: «Браво! Браво!» Карлотта, не в силах вынырнуть из накрывшей ее черной волны, выплеснула негодование на Алессандро:

– Это неприлично, это разрушительно, это не опера, это… это… я даже не знаю что. Мы с этой дамой по-разному понимаем нашу профессию. Она ни на миг не позволяет слушателю в зале спокойно наслаждаться мелодией или предвкушать восторг кульминации, нет, она запрещает ему радоваться, она выплескивает эмоции прямо в лицо, заставляет поверить, что перед ним шлюха, затем жертва, а потом умирающая. Какое отношение это имеет к бельканто?! Просто голова раскалывается! В театр ходят не для того, чтобы страдать. Когда я пою, я счастлива. И другие, надеюсь, тоже… А эта Каллас – чистая отрава! В конце концов, «Травиата» – это прекрасные арии, которые обожает вся семья, а не эта жуткая история, которой нас сегодня потчевали. Слава богу, я не пою «Травиату», иначе тотчас вычеркнула бы ее из своего репертуара: играть проститутку, которая ползет по комнате, харкая кровью, жалкое зрелище! Мне нравится петь, а не играть. От этих персонажей с их тремоло и конвульсиями просто разит, от них не отделаться, мне это противно. Думаешь, приятно, когда сегодня ты японка в «Мадам Баттерфляй» и тебе малюют лицо белилами, а на следующий день мажут черной краской, потому что ты негритоска в «Аиде»? Я все это терплю, поскольку эти роли позволяют мне продемонстрировать мои си-бемоль и до третьей октавы. Особенно си-бемоль… В принципе, лучшее в «Травиате» – это начало: когда поднимают бокалы. Это идеальный момент! Люди поют, потому что отлично поужинали, это просто, непосредственно, радостно. Остальное – ты да я да мы с тобой… А ты заметил, как эта тронутая отощала? Конечно, это удобно, когда нужно напялить модное платье или сыграть чахоточную… Скажи по правде, ты хотел бы переспать с этой грудой костей… хотел бы, правда? Просто скажи мне! Эй, Алессандро! Я с тобой разговариваю!

Понимая, что, если не успокоить Карлотту, разверзнется ад, Алессандро прижал ее к себе и до рассвета несколько раз доказал, что ему нравятся только женщины в теле. Утром он даже произнес любимую фразу Карлотты: «Каллас? Это ненадолго! Вот увидишь: скоро о ней никто и не вспомнит…»

Однако дальнейшие события опровергли этот прогноз: слава Каллас росла день ото дня. Только теперь это была уже не известность оперной певицы, а слава кинозвезды. О платьях, прическах, туфельках, кулинарных предпочтениях и прихотях Марии Каллас судачили все. Особенно изобретательна Каллас была по части капризов: она, которая прежде так стремилась всем угодить, ко всем подлизывалась и заранее продумывала каждый шаг, превратилась теперь в неистовую фурию; ныне она уже не стеснялась устраивать сцены, выдвигать требования, хлопать дверьми, она оскорбляла директоров оперных театров, кричала на фотографов, отменяла интервью с журналистами. И эту истеричку называли la Divina[22], абсолютная Дива!

– Абсолютная – да, абсолютная лгунья!

Карлотта была потрясена ее способностью одурачить всех. Поймут ли когда-нибудь люди, что Каллас просто водит их за нос? Что у нее вовсе не прекрасный голос, а какая-то клейкая каша вместо голосовых связок? Что, не в силах вытянуть весь репертуар сопрано, она просто вязнет в нем? Что образ капризной звезды вырос из комплекса неполноценности близорукой толстушки? Что у этой коровы вовсе не природная худоба? Карлотта воспринимала Каллас не как величайшую певицу двадцатого века, а как непревзойденную иллюзионистку.

В то время как Мария Каллас продолжала свое восхождение, карьера Карлотты Берлуми шла на спад. И в результате у Карлотты исчезли последние сомнения в том, что эти два процесса связаны между собой. Если Каллас идет в гору, хотя поет плохо, а Берлуми скатывается все ниже, хотя поет куда лучше, чем гречанка, то это лишь потому, что та перекрыла ей дорогу. Кто, как не она, нашептал журналисту: «С тех пор как в опере царствует la Divina, невозможно мириться с Карлоттой Берлуми. Череда пузатых теноров и упитанных сопрано, которые выдвигаются на авансцену, распевая свои арии, – разве это не анахронизм?»

Не в силах избавиться от этих мыслей, Карлотта назначила Зазе встречу в «Кафе Греко».

– Каллас вредит нам, – сказала она.

– Кому это «нам»? – скривившись, спросила Заза.

– Нам, певцам и певицам.

– Она, конечно, привлекает к себе внимание, обделяя других. Но с другой стороны, обеспечивает работой костюмеров, ведь для каждой постановки с ее участием режиссеры заказывают новые костюмы.

– А как ты объяснишь тот факт, что у такой певицы, как я, выступлений становится все меньше?

– Хммм?

– Ты не ослышалась, Заза: я получаю меньше ангажементов, чем раньше. Меньше, чем когда я только начинала.

– Всегда хочется чего-то новенького…

– Что?..

– Молодые приходят на смену старым.

– Я не старая!

– Но и не самая молодая. Всегда есть кто-то помоложе. И со временем молодежь все прибывает…

Карлотта нахмурилась. У этой Зазы не только мордочка обезьянья, но и мозги: приводить такие идиотские аргументы, вместо того чтобы согласиться, что именно Каллас мешает ей добиться успеха! Карлотта не виновата в своих неудачах; она прекрасно сознает, чего стоит, и к тому же она интересная личность, наделенная многими достоинствами; очевидно, ее несчастья проистекают из того, что ее упорно, злобно, тайно преследует чудовище. Если Карлотту бросает любовник, то в этом повинна только Каллас. Если ей редко предлагают новую работу, то за этим стоит Каллас. Если ее больше не вызывают на бис, то и тут происки Каллас. Если ее обходят стороной, то только из-за нее. Каллас, везде Каллас, в оперных театрах, в газетах, на телевидении, а теперь она умудрилась угнездиться в голове Карлотты.

«Сначала Каллас была одержима мной, теперь моя очередь…» – с тревогой думала она.

Однажды утром в своей любимой ежедневной газете «Corriere della Sera» Карлотта наткнулась на статью, в которой распинали Марию Каллас: жестокие, справедливые, точные удары следовали один за другим, обличая раздутую репутацию, которую приобрела гречанка. Настоящая экзекуция! С каждой направленной против певицы фразой Карлотта возвращалась к жизни. В заключение журналист обратился к читателям с призывом: «Перестаньте зацикливаться на Марии Каллас и бегите скорее аплодировать талантам, за которыми будущее итальянской оперы»; далее следовали пять имен, и среди них имя Карлотты Берлуми!

Она перечитывала статью столько раз, что в итоге выучила ее наизусть. Она то и дело мысленно повторяла выводы журналиста. Взяв автора на заметку, Карлотта спросила у друзей, не знают ли они, как связаться с этим Лючио Да: она хотела бы его поблагодарить. Ей сказали, что этот неприятный тип